На этот раз расскажу-ка я про три книжки зараз. Точнее, книжка-то одна, а в ней три произведения. Это восьмой том собрания сочинений Владислава Крапивина, выходящего в рамках серии «Отцы-основатели: русское пространство». Взялся я за этот том, так как хотел прочитать вполне конкретную вещь – «Кораблики, или "Помоги мне в пути…"». В итоге прочел все три. Они оказались подогнанными друг к другу, дополняющими друг друга текстами. В общем-то, это выглядит вполне закономерно, все-таки относятся данные произведения к одному циклу. Может быть, рассказывая про каждую из этих вещей, я буду где-то и повторяться, но это неизбежно, все-таки тематически и идейно «Лоцман», «Кораблики…» и «Синий Треугольник» являются вариациями одного и того же сюжета. Ну, а остальные подробности ниже.
«Лоцман» является заключительным аккордом основной части знаменитого крапивинского цикла «В глубине Великого Кристалла». При этом многие считают его самой спорной вещью всего цикла. Если вы ждите, что именно в «Лоцмане» Владислав Крапивин свел все линии, расставил все точки над i и подвел итоги, то ожидания эти стоит сразу же отбросить. Во-первых, «Лоцмана» с остальными повестями из «В глубине Великого Кристалла» связывает лишь несколько второстепенных персонажей, географических объектов и сквозных символов, читается же он, как вполне себе самостоятельное произведение. Читателю надо уяснить лишь то, что а) есть параллельные миры, и то, что б) некоторые люди способны между ними перемещаться. Отсылки же к предыдущим частям не несут в себе особой смысловой нагрузки. Во-вторых, «Лоцман» имеет подчеркнуто открытый финал. Тут даже история главных героев не заканчивается. Впереди Дорога, путешествие никогда не закончится и прочее в том же духе. Но, конечно, перечисленного вряд ли достаточно, чтобы занести «Лоцмана» в категорию спорных книжек. Многих в нем отпугивает совсем другое.
Кто-то жалуется, что «Лоцман» показался им скучным. И это неудивительно при отсутствии динамичного сюжета и ухода от приключений в плоскость размышлений. Другие говорят, что не осилили даже первой трети. И это тоже неудивительно, учитывая, что у данного текста достаточно высокий порог вхождения. Да, написано отменно, но при этом слишком уж меланхолично. Третьи жалуются, что им не показался симпатичным главный герой. Перед нами мужчина, подобравшийся вплотную к старости, полный сожалений, уже давно не способный на Поступок, корящий себя, разочаровавшийся в собственном призвании, детский писатель, который бросил писать. Не, без крапивинского мальчика не обошлось. Но Сашка Крюк, ставший для главного героя проводником по чудесным параллельным мирам, пусть и является заглавным героем, так и не попадает в фокус. Он почти всегда рядом, его поступки двигают сюжет, но мы абсолютно не представляем, что у него там в голове происходит. По одной простой причине – автору важней как раз старик. Считается, что в образе Игоря Петровича Решилова Владислав Крапивин вывел самого себя и нагрузил этого персонажа своими переживаниями и воспоминаниями (разумеется, все это дело литературно обработав). В таком случае «Лоцман» мог быть написан из соображений психологической терапии. Такие вещи, безусловно, интересны соответствующим врачам, но нужны ли они обычному читателю? Но отбросим это, безусловно, справедливое соображение. Да, «Лоцман» действительно неоднозначен и спорен, но при этом представляет собой сильный и продуманный текст. Его стоит читать. И о нем стоит говорить. Но при этом опять же не надо забывать, что это далеко не детская вещица. При всех этих почти сказочных декорациях и подчеркнуто простых фантастических допущениях «Лоцман» адресован, прежде всего, взрослому читателю. И не только потому, что ребенок вряд ли до конца разберется в стариковском ворчании Игоря Петровича, а еще и потому, что в нем поднимается проблема принятия неизбежности смерти.
Повесть начинается с того, что Игорь Петрович сбегает из больницы. Ближе к финалу становится ясно, что, скорее всего, он страдает от лучевой болезни. Исходя из этого, можно предположить, что герой вполне понимал, что живым он из больницы уже не выйдет, потому и решил отправиться в последнее путешествие. Приехав в маленький провинциальный городок Овражки, он нанимает себе проводника в туристическом кооперативе «Пилигрим», этим-то проводником (или лоцманом) и оказывается Сашка Крюк. Сперва можно решить, что мальчик будет водить своего клиента по местным достопримечательностям. Но нет, все гораздо круче – они отправятся в прогулку по параллельным мирам. Тут следует отметить, что пусть мир Игоря Петровича и похож на наш, все-таки он, скорее всего, не наш. Тут важно то, что никто не удивляется всем этим параллельным мирам, все как будто в курсе способностей лоцманов. Важно еще и то, что с самого начала нам дают понять, Игорь Петрович тоже, скорее всего, обладает некоторыми способностями, их все-таки не спишешь на богатое писательское воображение. А дальнейшее – это описание странствий Игоря Петровича и Сашки Крюка. А еще они ищут некую Книгу и некую Тетрадь.
«Лоцман» подчеркнуто сновидческий. Все размыто, все слегка не в фокусе. Особенно это чувствуется в последней главе, в которой автор лукаво намекает на то, что старый писатель возможно просто галлюцинирует себе спокойненько в больничке. В последней главе автор, вообще, кидает столько намеков, что в них можно и запутаться. А еще тут же он тщательнейшим образом все закольцовывает (этот прием свойственен всему циклу, поэтому вполне естественно, что и здесь должен был быть использован). Все эти намеки, кажется, должны только лишь отвлечь, не дать понять самого главного. То есть, конечно, именно в этой главе Владислав Крапивин проговаривает важные, нужные и ценные мысли: о природе старости, о важности творчества, о материнской любви. Но при всей своей смысловой ценности они словно бы отводят нам глаза от… От чего?
Перед ответом на этот вопрос хочется заметить, что «В глубине Великого Кристалла» частенько сравнивают с «Темной Башней» Стивена Кинга (хотя попробуйте найти более разных писателей, думается, задачка та еще). Некоторое сходство, конечно, есть. В копилку параллелей в данном случае стоит поместить то, что и Стивен Кинг как-то раз в «Темной Башне» вывел своего двойника, отождествил мир своего цикла с текстом, в котором он его описал. Именно это Владислав Крапивин и провернул в своем «Лоцмане». А еще невозможно отмахнуться от ассоциаций с «Хрониками Амбера» Роджера Желязны. Больно похожим образом в них описаны перемещения по параллельным мирам. Да, сравнение этих циклов, думается, могло бы выйти любопытным. Ну, еще заметим, что, скорее всего, именно из «Лоцмана» Владислава Крапивина мигрировал в «Мальчика и Тьму» Сергея Лукьяненко Солнечный котенок. Слишком уж он похож на местного Чибу.
Так, это были просто замечания по ходу дела. А теперь ответ на вопрос.
«Лоцман» не просто про принятие неизбежности смерти, он про саму смерть. С первой до последней страницы. По сути в начале повести Игорь Петрович умирает. Его дух отправляется в путь, еще не понимая, что же с ним случилось, еще не приняв факт перехода на другой уровень бытия. А Сашка Крюк становится его проводником, тем, кто должен подвести к принятию произошедшей перемены. Каждому по вере его. Вот перед автором книг о Дороге и открылся мир этой самой Дороги. Куда же писателям попадать, как не в собственные книги? Эта интерпретация объясняет все в «Лоцмане»: и сновидческий характер текста, и некоторые оговорки, более того, она придает ему тот смысл, который не подменишь общими размышлениями. Если посмотреть с этой точки зрения, то последняя глава уже не кажется излишне путанной. Герой не только принимает произошедшее и обретает присущие ему теперь способности, он еще и берется за завершение важного дела. Надо ему дописать книгу, допишет. Потому что иначе никогда до конца не оторвется от смертной жизни.
В этом отношении Владислав Крапивин действительно подытожил основную часть «В глубине Великого Кристалла». И сделал это, будем честны, достаточно оптимистично. Несмотря на, как уже говорилось, меланхоличное настроение всего текста.
Как и «Лоцмана», «Кораблики, или "Помоги мне в пути…"» можно назвать психотерапевтической книгой. Создается впечатление, что Владислав Крапивин вновь через текст прорабатывал важные для себя переживания, пытался найти точку примирения себя внутреннего со стремительными негативными изменениями вокруг (не стоит забывать, что написание романа датировано 1993 годом, девяностые только набирали обороты, но безумие уже было такое, что, кажется, дальше некуда). Тут стоит обратить внимание на то, что два главных героя «Корабликов…» по сути являются одной персоной. А еще – внимательно прочитать самую последнюю главу, помеченную автором как «Вместо эпилога», представляющую собой отлично выписанную визуализацию принятия своего внутреннего «Я», достижения гармонии через проработку детских воспоминаний.
Всего перечисленного хватает, чтобы сказать: перед нами еще одна книга Владислава Крапивина, которую нельзя считать детской. Правда, юный читатель может остановиться перед самой последней главой, тогда он получит просто историю с открытым финалом. Вот только и в основном тексте поднимаются вопросы, которые точно нельзя назвать детскими.
«Кораблики, или "Помоги мне в пути…"» номинально примыкает к циклу «В глубине Великого Кристалла», но связей с остальными книгами практически нет. Разве что на последней странице упомянут некий писатель-фантаст, возможно, главный герой «Лоцмана». Но это и не важно. Просто еще одна грань Великого Кристалла, а точнее – несколько.
Петр Викулов, от лица которого и ведется повествование, вырос в большой стране, в ней строили коммунизм, были пионеры и так далее. А потом страна раскололась на несколько маленьких самостоятельных республик. Не обманывайтесь, это не наш СССР, а лишь его отражение. Но документальной достоверности Владиславу Крапивину и не надо, он пишет о духе времени, а не о конкретных событиях. Несмотря на все это, Петру Викулову удалось осуществить мечту, он совершил путешествие к звездам. Из-за уже давно растиражированного научной фантастикой временного парадокса Петр оказывается в середине XXI века, в новом дивном мире. И здесь абсолютно неожиданно на одном концерте он встречает самого себя, только себя ребенка, выдернутого из прошлого с помощью специальной машины. Правда, потом становится ясно, что не из прошлого, а из параллельного мира. Петр спасает свою раннюю версию от страшной опасности, буквально от смерти, но о счастливой жизни не стоит и мечтать. Петру и Петьке предстоит пережить и испытать много всякого, но самое важное – понять и принять друг друга (см. выше).
Владислав Крапивин в сравнительно небольшом романе поднимает такое количество самых разных тем, что в какой-то момент кажется – это уже чересчур. Проблема воспитания подростков, проблема отцов и детей, проблема домашнего насилия, проблема сиротства и беспризорности, проблема манипуляции общественным мнением через СМИ, проблема поисков универсальной справедливости, проблема веры в Бога, проблема насилия ради блага, порой и вовсе начинается натуральная достоевщина… И это далеко не все. Номинально в центре повествования столкновение главных героев с маньяком-педофилом, который смог прорваться в одной из республик практически на вершину административной власти, что позволяет ему злодействовать с невероятным масштабом. Но это лишь сюжетный стержень, вокруг него накручено очень много. Сам роман начинается несколько медленно, вполне в духе других вещей автора, а потом темп событий нарастает до головокружительной скорости. В каждой главе новый поворот, на каждой странице что-то происходит. Порой возникает впечатление, что автор торопится, пытается выписать все это слишком быстро. От этого ощущение скороговорки в некоторых местах. Все это сопровождается погонями, выстрелами, шпионскими игрищами. В этой книге убивают (пусть, скажем так, и за кадром), причем порой на убийство приходится идти детям. И самое страшное, что всему этому конца и края нет. Как только героям кажется, что уже все решено, что все нормализовалось, что вот и бедам конец, обязательно случится еще что-то, еще хуже, конечно. И от всех этих бед не уйти в другие пространства, на любой грани Великого Кристалла будут свои беды и треволнения. Даже на самой последней странице нам дают понять, что зло до конца не изничтожено, вот вам еще одна версия главного злодея, он и тут будет заниматься своими делишками.
Про «Рыцарей Сорока островов» Сергея Лукьяненко часто говорят, что это деконструкция крапивинской прозы. Мол, автор сознательно взял книжки советского детства и показал, что в новой реальности они не состоятельны. Так вот, в «Корабликах…» то же самое проделал сам Владислав Крапивин. И сделал это гораздо жестче, у Сергея Лукьяненко хотя бы педофилов не было.
Про «Кораблики…» часто говорят, что в них много чернухи, что автор смакует все эти мерзости. Это поверхностное впечатление. Владислав Крапивин все-таки пишет про все это достаточно деликатно, старается какие-то вещи спрятать от читательского взора. Можно себе представить, что с таким материалом сделал бы другой писатель. И как бы мрачно ни было, какая беспросветность ни обрушивалась бы на героев, все равно есть место хотя бы лучику надежды. Да, про хэппи-энд можно смело забыть. Но автор припас для героев хотя бы возможность передышки. В конце концов, есть у Владислава Крапивина надежда на то, что есть же те люди, которые готовы встать на защиту обиженных и угнетенных, идти до конца в своих благих намерениях. Петр и Петька как раз таковы. И они тут не одни такие.
Важно понимать, что «Кораблики…» не про потерянный рай, нет в них тоски по прекрасному советскому прошлому, хотя это можно было бы ожидать от писателя, который сформировался как раз в советское время. Владислав Крапивин не идеализирует ушедшую страну (этому во многом и посвящен пролог). Он идеализирует детство, но это, извините, другое. В этом отношении автор последователен, он продуманно, точно, без сантиментов показывает, как из того прошлого и выросли все эти беды настоящего и будущего. Да, наступили страшные времена, но это не случилось на пустом месте.
Единственное, что не позволяет «Корабликам…» и вовсе свалиться в сиюминутную политоту и социальщину, заключается только в декорациях. Конечно, все это не у нас, пусть и про нас. Было бы, пожалуй, еще мрачней, если бы действие происходило бы в реальной Москве, или в Тюмени, или в Екатеринбурге начала девяностых. А так есть Старатополь (представьте какой-нибудь город в Центральной России) и Византийск (а это, конечно, Севастополь). И это все-таки выводит «Кораблики…» из категории книг, которые пишутся на злобу дня, пусть этой злобы тут больше, чем надо. И пишет Владислав Крапивин об этих своих выдуманных городах все-таки так, что хотелось бы посетить их. Не смотря ни на что. Погулять по улочкам, посидеть во всяких заведениях и, может быть, найти улицу из своего детства. И вот тут автор остается верен себе, это никакой мрачностью не испортишь.
Кстати, в этой книге Владислав Крапивин кое-что весьма точно предсказал (а футурологические прогнозы все-таки не по чего части, что бы там ни думали фанаты одной из самых известных повестей из этого же цикла «Гуси-гуси, га-га-га…») одну деталь нашего общего будущего. А именно: он предсказал, что «Властелина Колец» все-таки экранизируют, причем в виде высокотехнологичного высокобюджетного блокбастера.
Эта повесть вполне могла бы быть эпилогом не только к циклу «В глубине Великого Кристалла», но и ко всему творчеству Владислава Крапивина. К счастью, с 2001 года (именно им датирован «Синий Треугольник») он успел еще много чего написать, в том числе и свой самый знаменитый цикл дополнил. Но кто его знает, о чем думал писатель, когда работал над этой повестью. Возможно, и считал ее последней своей вещью. Потому и позволил себе не сдерживаться: отказался от внятного сюжета, пустился в воспоминания, совсем уж махнул рукой на то, что его аудиторией считаются, прежде всего, дети. Все-таки не стоит в детской книжке выводить в качестве персонажей призраков нерожденных, (читай, абортированных) детей. И не только: в наличии распитие спиртных напитков, допросы энкавэдэшников и др. «Синий Треугольник» можно прочитать и истолковать по-разному: кто-то увидит здесь описание загробной жизни, кто-то просто занятное сюрреалистическое путешествие, для кого-то он окажется притчей, кто-то скажет, что вот тут автор зашел на территорию «В поисках утраченного времени» Марселя Пруста. Разумеется, кого-то эта вещь и разозлит. Но сложно просто отмахнуться от мысли, что перед нами по сути творческое завещание, тот самый текст, который многие писатели как-то не успевают написать.
Завязка тут странна, но в то же время проста. Главному герою (от его лица и ведется повествование) всегда снились поразительно достоверные сны про иные пространства. Однажды он умудрился вытащить из своего сна некое удивительное существо – Синий Треугольник. Он как бы не виден, он абсолютно не антропоморфен, его можно было бы назвать разумной многомерной конструкцией. Так Синий Треугольник и стал жить у героя, а потом герой взял да завязал своего фантастического постояльца в узел. Это что-то изменило в пространстве-времени, и вот уже герой едет в город своего детства, встречает там мальчишку по имени Ерошка, сталкивается со странным. Странного становится все больше и больше, у этого путешествия, кажется, не может быть конца. А может быть, это вовсе и не реальное путешествие, а долгий сон… Ага, знаем мы, что означает выражение «долгий сон». Знаем, знаем… И да, главным героем является как бы сам Владислав Крапивин. Или не как бы. В любом случае многочисленные воспоминания главного героя могут быть и воспоминаниями автора. И тогда получается вот такой вот мемуар, завернутый во вкусную фантастическую обертку.
Да, мы уже встречали этот сюжет: взрослый, порой уже старый, мужчина идет с мальчиком через бесконечные вариации миров, на пути они сталкиваются со всяческими испытаниями, но, в конце концов, оказывается, что это все-таки приключения не тела, а духа. Владислав Крапивин словно бы говорит: каждый настоящий писатель всю жизнь пишет одну книгу. А на этот раз он просто решил отбросить все лишнее. Остался только умудренный жизнью взрослый, ребенок, который порой умней его, но все равно нуждается в защите, бесконечность миров, сменяющих друг друга, словно листы старой огромной книги. Маленькие городки со своими уютным секретами, вечное лето, друзья детства, которых так давно не видел, но при встрече кажется, что всех этих лет и не было, невинные забавы, жуткие тайны прошлого, тоска по дому, тоска по людям, тоска по маме. Перед нами то ли концентрат текстов Крапивина, то ли конспект, то ли окончательная редакция.
При том какие порой мрачные темы поднимает Владислав Крапивин в этой своей повести, она все равно получилась светлой. Но свет ее неяркий, приглушенный. Автор хочет убежать в дивный мир воображения, мир, сотканный из мечт и надежд, мир, в котором все дорогие ему люди живы, даже погибший когда-то кот не погиб. По сути и сбегает, если отождествить автора и главного героя. Но при этом он не забывает и о том, что в мире происходит много плохого, не собирается он закрывать на это глаза. Хотя хочется, конечно, хочется. Но нельзя. И вот это вот «нельзя» делает «Синий Треугольник» (и не только его, на самом деле все книги Крапивина) той самой нравственной литературой, которая так необходима и детям, и взрослым.
Текст написан превосходно, при кажущемся сумбуре происходящего, некоторой его хаотичности тут нет ничего лишнего. Хитрый автор даже припасает для тех, кто хочет простых объяснений, эпизод с постройкой в Малогде (воображаемом городе детства главного героя) Института времени. Вот вам все описанное кажется странным, так вот вам и самое простое объяснение: все эти странности происходят именно из-за него, из-за этого самого Института времени. Но это, конечно, скучно. Поэтому и не хочется никаких объяснений. Порой они просто не нужны.
«Синий Треугольник» связывает с «Лоцманом» (эта повесть упоминается в «Синем Треугольнике» прямо и без всяких экивоков) и «Корабликами…» не только принадлежность к одному циклу и похожий сюжет, но еще и то, что это очевидным образом тоже психотерапевтический текст. Для автора, конечно. А для читателя – возможно. Как уже говорилось выше, в этом случае Владислав Крапивин, вообще, не считается с читателем. Пишет чисто для себя. Хотя, конечно, никто не исключает, что это сконструированный эффект, все-таки работает талантливый самобытный автор. А примиряется он со все теми же вещами: с болезнями, с непонятностью, со страхом, что прожил жизнь зря, с неизбывной тоской, с одиночеством. Многие поэтому и читают книги Владислава Крапивина, они же дают надежду, что где-то там, среди лугов и полей возвышается Город, Город, в котором можно быть счастливым, можно быть с кем-то, и никто ничего не потребует взамен. Мечте об этом столько веков, что не сосчитать. Вот только Владислав Крапивин говорит нам, в нашем мире этого Города нет. Увы! Хорошо хоть главный герой его нашел.
Удивительно, конечно, как многое отзывается во многом. Читаешь «Синий Треугольник» в 2025 году и понимаешь, что он неуловимо напоминает вовсе не другую книгу, а полнометражный анимационный фильм, вовсе не русский, а японский; а напоминает он «Мальчика и птицу» Хаяо Миядзаки. И там, и там мэтры позволили себе не сдерживаться и пошли в разнос. И там, и там авторы уходят с головой в мир детства. И там, и там во всех этих странствиях по волшебным пространствам есть привкус горечи. И там, и там… Вот только Махито Маки (главный герой «Мальчика и птицы») нашел в себе силы вернуться в свою исходную реальность, а Владислав Крапивин (главный герой «Синего Треугольника») не захотел этого делать. Наверное, это о чем-то да говорит, хотя бы на уровне аналогий.
Где-то когда-то (возможно, даже на «Фантлабе») я прочитал мысль следующего содержания: автору зачем-то потребовалось написать эту книгу, я ее зачем-то прочитал. Память, конечно, может играть со мной дурные шутки, но сдается мне, что речь шла о «Под куполом» Стивена Кинга. Что ж, применю-ка я эту сентенцию к «Пеплу Анны» Эдуарда Веркина. Веркину зачем-то потребовалось написать «Пепел Анны», я его зачем-то прочитал. Ага, такова участь всех Постоянных Читателей, и ее не изменить.
Герой-рассказчик шестнадцати лет от роду отдыхает вместе с родителями на Кубе. Впереди несколько недель на Острове свободы. В программу включены: картины местного быта, немудреные развлечения и знакомство с красивой девушкой, местной жительницей, аристократкой. Вот вам общая канва. Веркинский юморок, сарказм, четенькие замечания, парадоксальные наблюдения и туманные намеки на нечто, находящееся за пределами знаний рассказчика, прилагаются. Вот только острого сюжета не завезли.
Кажется, все составляющие «Пепла Анны» гарантируют захватывающую подростковую книжку, которую будет интересно почитать и взрослым (см. другие вещи Эдуарда Веркина).
Во-первых, само место действия. Полная экзотика. Жара, пальмы, океанское побережье, любимый остров Эрнеста Хемингуэя, магическим реализмом тут, кажется, должна дышать каждая улица. Главный герой, вырванный из зоны комфорта, находится в самом подходящем для инициации возрасте, пришла, братишка, пора стать тебе взрослым. И вот эта вот чужеродная для него среда вполне может быть метафорой этого самого взросления. Добро пожаловать в новый дивный мир, тебе тут ничего пока не знакомо. Но инициации не случится. Взросления не будет. Рассказчик останется самим собой, таким же, как и в начале повествования. Робкий поцелуй с той самой Анной из заглавия не в счет. Думается, у главного героя уже были такие вот робкие поцелуи. В общем, для него ничего по сути и не поменялось. А все потому, что жара, лень, конформизм. С таким раскладом не до инициаций и взрослений.
Во-вторых, в потенциале здесь видится мощнейший конфликт отцов и детей, лобовое столкновение поколений. Мама у главного героя работает в Книжной палате, она филолог до мозга костей, искренне может говорить только о литературе. Отец не хуже, он профессиональный журналист, человек, который умеет интересно выразиться и обладает острым глазом. Кажется, что между ними не все гладко, но это в данном случае не важно. И мать, и отец пытаются наполнить сына своими чувствами, воспоминаниями, знаниями. Он уже набит до отказа, скоро откуда-нибудь да потечет. И главному герою это не нравится. Видно, что ему хочется жить своей жизнью, а не есть то, что захочет мать, и не ехать туда, куда влечет отец. Отец, вообще, подсовывает сыну ключи от квартиры, чтобы было, куда ту самую Анну отвести для, так сказать, первого сексуального. Но протеста не будет. Сын давно уже привык лавировать среди родительских мыслей и идей, подстраиваться под каждого и избегать напряжения. А тут опять же жара, лень, конформизм. Но такие родители хотя бы объясняют недюжий интеллект шестнадцатилетнего юноши, с такими родителями точно окажешься и начитанным, и саркастичным, и острым на язык. Так что, конфликт как бы есть. Но по сути его и нет.
В-третьих, тема первой любви. Вот встретилась главному герою Анна. Всем хороша, всем замечательна. Любой увлечется. Но чего-то тут не хватает для настоящего чувства. Ну, вы уже поняли: жара, лень, конформизм. Даже когда герой видит эту Анну с другим парнем, у него не случается ревности. Она могла бы случиться, но, обходя и этот острый угол, молодой человек придумывает причину не ревновать. Правда, в России у него осталась Великанова, одноклассница, о которой он говорит и думает гораздо больше, чем об Анне. Возможно, именно там и случилась та самая первая любовь. Но Великанова эта, скорее, мираж, возможно, герой сочинил все эти истории про нее, чтобы и родителей повеселить и себя позабавить. Потому про первую любовь, оставшуюся в России, – это не точно. Будем считать, что и первой любви, той самой, которая самая настоящая, тут не случилось.
Но тогда про что, спросит меня читатель, эти 320 страниц пусть и крупным шрифтом? Все-таки что-то да должно происходить. Должно или не должно – вопрос дискуссионный, но в данном случае Эдуард Веркин предлагает нашему вниманию подробное описание обычного курортного отдыха. Только на Кубе. Герой без цели ходит туда-сюда, то здесь поест, то тут попьет, то на пляж сходит, то посмотреть местную достопримечательность съездит. И опять же много наблюдений, интересных, парадоксальных, забавных. А на заднем плане гонят филологическую чушь родители и маячит Анна. Порой рассказ все-таки фокусируется то на матери, то на отце, то на Анне, но по итогу расфокусировка неизбежна, смотри финальную главу. Читать все это занятно, но ощущение того, что вот-вот обнажатся смыслы, что станет ясно, зачем Веркину потребовалось написать «Пепел Анны», не отпускает. Правда, даже в финальной главе ясно не станет. Хотя автор щедро разбрасывает всевозможные намеки на это: повторяющиеся метафоры как бы что-то нам должны сообщать, рассказчик путается в днях (частенько говорит, что вот это было вчера, но на самом деле мы понимаем, что уже несколько дней прошло), горбуны подозрительные бродят по закоулкам, кошки опять же пропали, местные жители напряженно слушают радио, а улицы Гаваны порой оказываются зловеще пустынными. Но все это прописано так, словно все те же жара, лень, конформизм мешают Веркину довести дело до катарсиса.
У Эдуарда Веркина почти всегда есть пространство для интерпретации: в «Кусателе ворон» с Капанидзе все вроде бы понятно, пусть автор и не объясняет в лоб; в «Герде» посложней, но все равно получается более или менее однозначно прочитать всю эту шьямалановскую историю; в «ЧЯПе» тоже можно найти пусть и не единственное, но вполне себе правдоподобное объяснение странному поведению ЧЯПа. (Это три книги Веркина, которые я прочитал до «Пепла Анны», потому к ним и отсылаю.) Но, собственно, в рассматриваемом «Пепле Анны» это пространство столь велико, что тут уже в ход идет не интерпретация, а форменное додумывание, фантазирование на тему, попытка за автора что-нибудь да изобрести. Ну, понятно, нам-то тут жара, лень, конформизм не мешают.
Ясно, что что-то происходит, что-то, ну, не очень. Отец главного героя об этом знает, но ему по штату положено, он, в конце концов, неплохой журналист. Не просто так он подсовывает сыну Анну, она, как выясняется ближе к той самой финальной главе, дочь сегурососа, то бишь здешнего эфэсбэшника. Мать предпочитает происходящее игнорировать, книжки ей важней. Сын ничего не понимает. В той самой финальной главе его, правда, сильно так накроет, и из всего ее сюра, вообще, можно вылепить кучу объяснялок, но ничего конкретного рассказчик не выдаст. А намеки такие, что всякая фантастика и мистика так и напрашиваются. Держите меня семеро, но вот, что можно сообразить из этого материала.
Никто не мешает понимать происходящее, например, следующем образом. В большом мире началась мировая война, и с острова уже просто так не выберешься. Необязательно война между государствами Земли, не исключается и вторжение инопланетян.
Можно и еще про инопланетян надумать. Но только без вторжения. Наоборот – пришельцы покидают Землю, нанаблюдались, так сказать. А рассказчику выпало в какой-то момент увидеть их исход.
Или вот. На самом деле все герои умерли. Они в этаком лимбе. Это объясняет и то, что рассказчику кажется, что он находится на краю земли, и путаницу во времени, и странное поведение некоторых случайных персонажей. Анна в таком ключе может быть ангелом, который должен привести рассказчика к определенному осознанию своего нынешнего статуса в мире, но, как мы помним, жара, лень, конформизм... Да и горбуны, кстати, в таком вот ракурсе заставляют вспомнить «Небо над Берлином» Вима Вендерса.
Кстати, необязательно герои находятся в лимбе. Это история может быть прочитана и как описание существования (ну, не использовать же слово «жизнь») призраков среди живых. И снова возникает киноассоциация, на этот раз «Другие» Алехандро Аменабара.
А теперь внимание: все эти домыслы, в общем-то, бессмысленны, так как сам Эдуард Веркин проговорился. «Пепел Анны» был первоначально опубликован в журнале «Урал» (№9 за 2017 год). Заметим, что, конечно, подростковую прозу в этом журнале не публикуют; в общем, с аудиторией в данном случае понятно – большая литература, внежанровые штучки, можно и за нос водить, критики сами додумают. По случаю публикации Веркин сообщил следующее: «Книжка писалась при жизни Фиделя, но о смерти Фиделя. Но он опередил. Впрочем, остался Рауль, так что все это вполне актуально… Прибыв в Гавану, главный герой застает последние дни великого, но прогнившего и прохлопанного эксперимента по построению будущего». Вот так вот, дорогие товарищи: никаких мировых войн, инопланетян, звездолетов, лимбов и ангелов. Все предложенные интерпретации отправляются в мусорку. Хотя, конечно, даже в таком прочтении ассоциации с «Небом над Берлином» вполне закономерны, а вот «Другие» – мимо.
Потому получается, что фантастики тут и нет, а финальная глава – это просто трип рассказчика. Если у Алексея Сальникова Петровы страдали от температуры, то тут главного героя мучают жара, лень, конформизм. Еще москит укусил. Возможно, чем-то заразил. Но если читателю захочется, он, конечно, фантастику найдет. Потому ничего в мусорку не выбрасываем. В конце концов, читатель важней автора, об этом нам еще Ролан Барт рассказал.
Но каким бы зыбким не был «Пепел Анны», одно можно сказать точно: он не подходит для знакомства с автором. Постоянный Читатель, конечно, прочитает, что-нибудь для себя да найдет (или нет), но вот новичка эта книжка вполне может спугнуть. Если вы не читали Эдуарда Веркина, но очень надо, то начните с «Кусателя ворон», «Герды», «ЧЯПа». После них хочется еще. После «Пепла Анны» – не хочется. Но это все, конечно, жара, лень, конформизм.
Жизнь Фрэнка была похожа на захватывающий роман: бесконечные путешествия и авантюры, погоня за наслаждениями во всех их проявлениях, десятки разбитых женских сердец. Про таких людей интересно читать, иметь их в родственниках – такое себе. И вот однажды не чуждый мистике Фрэнк узнал о шкатулке Лемаршана, если проникнуть в ее тайну, то можно получить по-настоящему неописуемые наслаждения. Он не мог пройти мимо такого и сделал все, чтобы овладеть этим секретом. И на зов Фрэнка явились сенобиты, существа, которые понимают наслаждение совсем не так, как хотелось бы человеку. Они утащили Фрэнка в ад навстречу неизъяснимому страданию, так он и получил вовсе не то, чего хотел. На этом и закончилась бы история Фрэнка, если бы случай не позволил ему сбежать. Теперь он скрывается в доме своего брата и жаждет кровавых подношений, чтобы вновь обрести полноценное тело. А помощь приходит к нему от той, кто казалась самой примерной женой в мире...
Будет много крови и всяческих гадких подробностей. Это же Клайв Баркер. Назвать же эту его повесть прямо-таки хоррором как-то не получается, перед нами, скорее, темная сказка. Но опять же – это Клайв Баркер. Вообще, «Восставший из ада», если воспринять его с чистого листа, кажется даже притчей. Притчей о силе зависимости. А еще о том, что никто никогда не получает того, чего хочет. А шкатулка Лемаршана, чудовищные сенобиты и всякие жестокости – это виньетки для привлечения внимания, образы и метафоры, позволяющие сделать историю запоминающейся.
«Восставший из ада» представляет собой предельно компактный текст, образец жанровой лаконичности. Клайв Баркер не льет воду, все сцены нужны, каждый эпизод работает на сюжет и идею. Порой случаются вкрапления практически поэтических описаний (в такие моменты сразу же вспоминается Рэй Брэдбери), но они тут точно так же выполняют чисто служебную функцию, надо же у читателя сформировать ощущение определённой атмосферы. Какой-нибудь автор (например, Стивен Кинг) на основе идеи сенобитов создал бы гигантский роман, Клайв Баркер ограничился тонкой книжкой. «Восставший из ада» запросто мог бы стать еще одним текстом из легендарных «Книг крови», но автор, возможно, решил, что он длинней, чем следует.
А потом кинематограф выдул из этой сравнительно небольшой повести целую франшизу, сагу в десяти частях, закономерно скатившуюся, но все еще привлекающую алчущий взгляд продюсеров. Первую часть поставил сам Клайв Баркер. На тот момент он разочаровался в том, как его фантазии адаптируют для кино другие люди, и решил показать, как же надо это делать. В итоге получилось феноменальное кино, которое до сих пор волнует, классика жанра на века. А уж потом пошло-поехало. В этом отношении ознакомиться с литературным первоисточником интересно еще и по соображениям из разряда «откуда что берется». Но как бы мы ни относились к феномену сиквелов, приквелов и прочих вбоквелов, с помощью которых киноделы порой десятилетиями доят когда-то успешные проекты, невозможно отрицать одного: если бы не кинематограф, про Клайва Баркера (в общем) и про «Восставшего из ада» (в частности) большинство давным-давно забыло бы.
По прошествии стольких лет стало ясно, насколько хитер был Стивен Кинг, который в 1980-ых объявил Клайва Баркера своим «наследником». Уже тогда «королю ужасов» должно было быть ясно, что в коммерческом плане Баркер никогда за ним не угонится и не сможет стать настоящим конкурентом, ведь в его книгах напрочь отсутствуют те компоненты, которые делают отдельные образцы хоррора международными бестселлерами. В любом таком хорроре неизбежна социальная компонента, ведь все эти пугалки и страшилки для того, чтобы по-настоящему продирало, должны быть отражением реальных страхов читателя, которые, чаще всего, имеют именно что общественную природу. Стивен Кинг никогда не забывал писать про злобные корпорации, бесчеловечность государства, злоупотребления чиновников, ужасы нужды и прочее, прочее, прочее. С другой стороны, мы не сможем сопереживать недостаточно правдоподобным персонажам. Лучший герой для хоррора – это давно знакомый сосед со всеми его простыми проблемами и понятными привычками. Именно таких героев мы и обнаруживаем в опусах Стивена Кинга. К тому же, несмотря на то, что ужасное в хорроре должно быть, в общем-то, таинственным и загадочными, лучше всего, чтобы оно все-таки оказалось понятным. Более того, уязвимым, чтобы персонажи имели возможность с ним справиться. Вот потому у Стивена Кинга монстров и можно подорвать самым банальным динамитом. Нельзя сказать, что у Клайва Баркера такого не найдешь. Если прочитать все его произведения, что-нибудь да наскребется. Но социальные проблемы его явно никогда не занимали, в персонажах, чаще всего, ходят личности уникальные, экзотичные, порой психологически неправдоподобные, а уж трансцендентного в живописуемых Баркером ужасах столько, что для иного и места не хватит. Баркер всегда брал причудливостью воображения, необычными построениями, парадоксальным сплавом сказки, оккультизма и натуралистических подробностей. Да, на заре карьеры он произвел эффект взрыва сверхновой, но эффект быстро прошел, и книги Баркера стали интересны достаточно небольшой группе читателей. Целевая аудитория у него явно поменьше, чем у мистера Кинга. Да и то, что стало творится с его творчеством в нулевых не пошло на пользу ситуации. Оборванные циклы, длинные паузы между книгами, падение качества самих текстов – Баркер, увы, перегорел. Не будем пытаться докопаться до того, что стало причиной кризиса. Он просто случился. Вот и вышло, что на сегодняшний день (2024-ый год) самым известным текстом Клайва Баркера так и остался «Восставший из ада» 1986-ого года выделки.
Возможно, сам Клайв Баркер желавший славы и признания (как и любой амбициозный писатель, а в том, что он был в молодости амбициозен, сомнений нет) получил вовсе не то, чего желал, и просто не справился. Но не думайте, пожалуйста, что автор этих строк проводит параллели между творческой биографией автора «Восставшего из ада» и судьбой персонажей «Восставшего из ада». Тут ситуация все-таки иная, если про нее и писать, то совсем другую историю.
В апреле 2020-го года (думается, еще никто не забыл, что тогда происходило по всему миру) по Интернету разошлась история о том, как еще в 2005-ом недальновидные издатели завернули роман шотландского писателя Питера Мэя, который описал локдаун, сиречь самоизоляцию, в условиях пандемии. Автору, мол, сообщили, что выглядит все это нереалистично и никому не будет интересно. Разумеется, когда ветер поменялся, издатели провели работу над ошибками. Вот только сенсации не случилось. Кстати говоря, эта книжка была оперативно переведена и на русский.
А вот Карен Томсон Уокер повезло больше: ее «Спящих» без проблем издали в 2019-ом, хотя нельзя сказать, что это уж прямо реалистичное и захватывающее произведение. Правда, сенсации тоже не произошло. Пандемией тут и не пахнет, просто небольшая – пусть и необычная – эпидемия в маленьком калифорнийском городке. Да, имеется и жесткий карантин, и всеобщая паника и все такое прочее, но писательница палку не перегибает. Ведь ее интересует, скорее томление духа перед лицом необратимости, чем все эти социальные ужасы. По сути, перед нами этакий меланхоличный, слегка мечтательный, несколько отстраненный роман-катастрофа. В манере изложения присутствует ощущение растерянности и удивления, персонажи словно зависли в безвременье. Они все зачарованы происходящем. И это вполне понятное человеческое чувство. Вот только надо сделать поправку: герои «Спящих» все-таки наблюдают за эпидемией не с безопасного расстояния, они в самом эпицентре. Тут бы страха побольше, но Карен Томпсон Уокер – не Стивен Кинг. И не собирается им прикидываться.
За семь лет до этого она выпустила дебютный роман под названием «Век чудес» (вполне себе доступен на русском), в котором продемонстрировала свою находку в жанре романа-катастрофы. У нее там замедлялось вращение Земли, происходили всякие атмосферные и прочие безумия, но история была, прежде всего, про взросление девочки-подростка. Вот это вот какое-то почти брэдберианское ощущение гибели мира помноженное на типичный роман взросления в старшей школе выглядело весьма свежо. Мы привыкли, что в романах-катастрофах все рушится, из-под земли лезет хтонь, а в душах людей ее еще больше, а тут вам обыденная жизнь с обыденными моментами, первая любовь, правда, за окном с неба падают птицы. Но как бы Уокер ни старалась, все равно разница в масштабах сломанного мира и сломанной семьи не выстрелила, вероятно, авторского мастерства не хватило. Поэтому во втором своем романе она выбрала катастрофу поменьше. Просто эпидемия, просто маленький городок. Но зато повествование теперь мозаичное, так как у нас есть несколько героев, которые со всем этим столкнулись. Надо сказать, что в этот раз получилось гармоничней, хотя, что вполне предсказуемо, лучше всего вышли главы с точки зрения первокурсницы местного университета с ее первой любовью. Вот тут все, как доктор прописал: трогательно, больно и страшно.
Выше говорилось, что в «Спящих» необычная эпидемия. Итак, люди неожиданно стали впадать в летаргию. Персонажи книги по-разному реагируют на угрозу: кто-то сразу впадает в панику, кто-то воспринимает ее, как что-то несущественное, а кто-то кидается помогать пострадавшим. Молоденькая студентка с однокурсником, пожилой профессор биологии, молодая семья с только что родившимся ребенком, этакий выживальщик-вдовец с двумя дочками, врач-инфекционист из Лос-Анджелеса – их-то глазами мы и смотрим на происходящее. А еще в сюжете есть спящая беременная (еще одна студентка), читателю предстоит следить за всем, что происходит в ее утробе. Вокруг них и другие персонажи, кто-то мелькнет на заднем плане, кто-то так и не появится собственной персоной на страницах книги. Никто не застрахован он заражения, постепенно ряды персонажей редеют, вот только тут не погибают, а погружаются в беспробудный сон. Карен Томсон Уокер безжалостна к своим героям, но кому-то все-таки повезет, не заразится.
Идея, конечно, богатая, а особенности стиля прямо-таки предполагают более широкое освоение такого сюжета. Тут бы намешать сон с явью, размыть рамки действительности и прочее, прочее, прочее. На это есть только намеки, их даже не надо выискивать в закоулках текста, все проговорено так, что мимо не пройдешь. Автор прямолинейна, она просто описывает жизнь простых людей в минуты катастрофы. Ничего большего читатель и не должен ждать от «Спящих», чтобы не разочароваться где-нибудь в середине. В этом можно даже обнаружить большое достоинство: хороший автор как раз и отличается от плохого тем, что понимает потолок своих возможностей и не пытается прыгнуть выше головы. Но да, не гениально, просим прощения. Хотя все время кажется, что Карен Томсон Уокер способна на большее, но то ли боится, то ли редактор не велит.
Карен Томсон Уокер часто укоряют в том, что у нее безвольные герои. Мол, они такие не активные, ничего не пытаются сделать. Да, пафосных подвигов в «Спящих» никто не совершает. Да и нет тут места таким подвигам. Другое дело, что герои изо всех сил стараются остаться собой, вести привычный образ жизни, защитить близких. Перед нами обычные люди с обычными желаниями и обычными проблемами, и они делают все, чтобы так и остаться обычными в необычных обстоятельствах. Право слово, что может быть героичней? Хотя такой героизм и может показаться скучным.
Разумеется, как и в случае с «Локдауном» Питера Мэя, публика увидела в «Спящих» предсказание наступившей пандемии. Правда, публика увидела его даже в «Преступлении и наказании» Федора нашего Достоевского. (И это не шутка.) Конечно, данный обман зрения вполне объясним: тема эпидемий всегда занимала весомое место в культуре, а уж в условиях глобализации только ленивый не размышлял об этом. Потому вполне закономерно, что за последнее время вышло некоторое количество текстов про эпидемии выдуманные. И, в общем-то, этим опытного читателя не удивишь, особенно после бесконечных живописаний зомби-апокалипсиса. Удивить, пожалуй, можно только интонацией. И с этим у Карен Томсон Уокер все в порядке. Да, пожалуй, не хватает некоторой остроты, но ее мы оставим Стивену Кингу.
Поиграем в игру «Найди десять отличий». Ладно-ладно, «Найди хоть какие-нибудь отличия». Есть вот две книжки. Первая — американская, вторая — русская. Первую написал Стивен Кинг, вышла она на языке оригинала в 1999-ом году, в том же году была переведена на русский. Называется – «Девочка, которая любила Тома Гордона». Не самая удачная вещь Кинга, скажем так, проходная, хотя есть те, кому она по-настоящему нравится. Вторую через двадцать лет написала Анна Козлова. Называется – «Рюрик». Книжка эта вызвала бурную полемику среди критиков и читателей: одни называют ее чуть ли не шедевром, другие признаются в том, что она вызвала у них отвращение буквально на физическом уровне, и считают ее полной графоманией. Разные страны, разные, не побоимся этого слова, эпохи, разные авторы. А сюжет-то практически идентичный. Жила-была девочка. У Кинга помладше, у Козловой постарше. Однажды девочка сделала глупость и попала в дремучий лес. У Кинга глупость мелкая, любой так мог сглупить, у Козловой лесу предшествовала целая куча глупостей. Ничего хорошего девочку в лесу не ждало. Тут у авторов все практически идентично, вплоть до поноса и чудовищного недомогания у героини. В какой-то момент девочка поняла, что в лесу за ней следует местное божество, злой гений места. И противостоять ему можно разве что силой духа. Все это есть и у Кинга, и у Козловой. Закономерно, что девочка всех победит и выберется из леса (иначе читатель все-таки останется сильно разочарованным, в конце концов, троп «Любви к жизни» Джека Лондона вечен и как бы намекает). И Кинг, и Козлова это понимают и не пишут поперек. По ходу дела девочка многое осознает. Ну, это, вообще, неизбежно, иначе авторам не было бы никакого смысла отправлять своих девочек в лес выживать.
Мы все, конечно, понимаем, что сюжетов ограниченное количество. Обо всем уже написано. Литература огромна, историй немного. Проблема «Рюрика» Анны Козловой не в том, что его автор эксплуатирует «Девочку, которая любила Тома Гордона» Стивена Кинга. В конце концов, у нас сейчас эпоха ремейков. Проблема в том, что, несмотря на не самый выдающийся уровень романа Стивена Кинга, он все равно лучше. А вот у Козловой история заблудившейся в лесу девочки получилась скомканной и совсем не страшной. При чтении очень хочется, чтобы автор уже закончила про это и перешла на другое. Потому что этого другого в «Рюрике» много, в чем и заключается его главное отличие от «Девочки, которая любила Тома Гордона». Анну Козлову весьма занимает то, как исчезновение героини было воспринято в обществе, какая информационная волна в Интернете из-за этого поднялась, как этот инцидент повлиял на других людей. «Рюрик», конечно, не про выживание в лесу. Он про наше общество, а еще про принятие себя. Если у Кинга странствия ребенка по лесу и являются сутью истории, то у Козловой это – лишь повод для истории. Но, конечно, в качестве повода можно было придумать и что-нибудь другое. Героиня вполне могла бы ехать в этот свой Архангельск (именно туда она направлялась перед тем, как оказаться в лесу) и придаваться размышлениям о жизни, вряд ли ее смогли бы быстро найти, учитывая, что толком и не искали.
Анна Козлова пишет не только прозу, но еще и сценарии. В частности она сочинила сериал «Краткий курс семейной жизни» (режиссер: Валерия Гай Германика). Поэтому по-киношному закручивать все эти сюжетные линии автор умеет. Повествование рваное, с кучей флешбэков, роман из-за этого напоминает именно что сценарий. Вот монтажная склейка, вот — еще одна. Обрываем вот здесь на самом интригующем месте, перескакиваем к другой линии, главное, чтобы читателю было интересно, в чем тут главный замут. Остается только удивляться, что «Рюрика» так и не экранизировали. В общем, драйвово, динамично, читается быстро. С другой стороны в пользу киношности пожертвовали стилем. Написано слишком уж просто. Правда, автор периодически вворачивает какое-нибудь сильное сравнение или иной оборот. Приемчики эти в силу их эпизодичности запоминаются, это да. Но без некоторых можно было бы и обойтись из-за их нелепости на общем фоне.
Итак, главная героиня сбежала из интерната и заблудилась в сумрачном лесу, некая журналистка с неприкаянной судьбой ее ищет, некий раздолбай совершает глупость, подобрав героиню на трассе… И так далее. Все эти персонажи связаны невидимыми нитями авторского замысла. А форумы в Интернете тем временем кипят в разных режимах. И все-все-все демонстрируют просто феерическую глупость. Прямо-таки нечеловеческую. По мнению автора в мире, вообще, нет умных порядочных людей, одни прохвосты и идиоты. А чтобы мы это поняли, Анна Козлова не стесняется и обвиняет в этом и читателя. Ломает, понимаете ли, четвертую стену, обращается к читателю напрямую, оскорбляет его и поучает. Задав такой тон на первых же страницах, Анна Козлова ближе к середине все-таки сбавляет обороты, но ощущение какой-то непримиримой ненависти к людям не покидает текст.
Конечно, перед нами сатира, завернутая в упаковку триллера. А сатира не должна быть приятной. Она должна жечь нас, заставлять думать и о себе, и о других. Но, пожалуй, не стоит при этом кидаться оскорблениями. Потому что любое оскорбление по сути своей бессмысленно. Да, мы глупцы, глупость свойственна роду человеческому. Да, мы совершаем ошибки, невозможно прожить жизнь и не наломать дров. Всем это понятно, но Анна Козлова делает вид, что это ее персональное открытие, потому-то она беспрестанно тыкает в него читателей. Окунает нас с головой в щелочь. Ядренную такую щелочь. Возможно, предполагая, что мы получимся после этого очищенными, готовыми жить заново. Так вот – от щелочи можно только ожоги получить, а не вот это вот все. Сатира сатирой, а тонкость облагораживает, иначе получается что-то равное желчному посту на каком-нибудь социальном форуме в этих ваших интернетах.
Но – и это бесспорно – сюжет, если не брать все эти мистические блуждания по лесу, бодрый, захватывающий, читается лихо. Мистику, правда, можно принять за порождение затуманенного воображения героини. Но и здесь Козлова не оригинальна: Стивен Кинг в «Девочке, которая любила Тома Гордона» точно так же расставил акценты.
облако тэгов
